ВЕЛИКОЕ дело - служебное удостоверение. Особенно, если на нем написано "Судебное ведомство". Показав этот непритязательный прямоугольник зеленого пластика, я легко обошел огромную толпу на входе в Верховный суд и даже избежал скрупулезной проверки содержимого моего дипломата. Второй раз я мысленно поблагодарил атамана судебных переводчиков Ави за свой пропуск, увидев очередь желающих попасть в зал заседаний - длиннющая змея из людей навевала тяжелые воспоминания о плотных толпах у Мавзолея. К чему-то вспомнился анекдот о сибиряке, спрошенном работниками закрытого на профилактику последнего приюта вождя "Сам спустишься или тебе его вынести?", и пришлось подавлять совсем неуместный здесь смех.

СМЕШНОЕ было, но только в начале. Целая армия фото- и телеоператоров осела в зале заседаний. Симпатичная пожилая женщина, заметная своими напрочь обесцвеченными волосами, вдруг начала что-то громко говорить и показывать какую-то бумагу. "В мегновение ока" несколько десятков фото- и телеобъективов включились в работу. Скромное пожелание судебных приставов "не брать интервью в зале заседаний" с опозданием, но дошло до сознания современных "гиен ротационных машин" - наснимавшись, они на время сытно отвалились. Рвануло чуть позже, когда в зал вошел папа пленного солдатика, любимец прессы № 1, впрягший не одну звезду в свою колесницу Ноам. Подобно саранче всепожирающей облепили опилки прессы притягательный магнит. Лягушками резвоногими вспрыгивали папарацци на добротные, цельного дерева скамьи Верховного суда. Наблюдая эти профессиональные па едва не по головам присутствующих к заветному кадру спешащих работяг объектива, пророчески подумалось: "Не будет ему жизни. Сожрут". И стало до боли жалко этого нелепого солдатика, который пять с лишним лет оттянул в плену, а по выходе оттуда будет распят, выпотрошен, препарирован, в сотни микроскопов рассмотрен и подан к столу нашего любознательнейшего и душевнейшего народа.

СЛАВНОЕ дело - судебные приставы выставили "съемщиков". Лаконичное "Операторы - вон!" было принято с единодушным, хоть и молчаливым одобрением пока еще немногочисленной публики. Журналисты тоже не возражали, особенно после того, как старшина приставов кратко, но весомо заметил, что в суде не потерпят съемок, записей и прочих беспорядков. Нарушителей "мы самым мягким и вежливым образом попросим покинуть зал заседаний" - заявил не то чтобы очень большой, но весьма внушительный старшина. Пресс-фарс на этом закончился, и в зал стали заходить люди - родственники людей, погибших в терактах, основная часть группы поддержки Шалита, жизнерадостные, как всегда, секретарши суда и прочий народ.

УЖАСНОЕ ощущение - видеть искусственно спокойные лица хорошо (пока) владеющих собой людей и одновременно едва ли не физически ощущать, как зал наполняется до краев чем-то темным - пережитым, живым и вновь всколыхнутым горем, тревожной надеждой со страхом, что ее вот-вот растопчут... И лишь позже становится явным еще одно - благородное стремление избавить своих ближних и дальних от того, что самим выпало на долю.

БЛАГОСЛОВЕНИЕ судебной процедуре - обстоятельной, долботной, выматывающей, но и задающей свой размеренный ритм, размывающей своей благотворной рутиной тугой ком страстей. "Дело номер 7523/11 ВСС (высший суд справедливости), Альмагор, общественная организация жертв террора, против государства Израиль, дело номер 7540/11 ВСС... 7547/11 ВСС... 7554/11 ВСС..." - звучало так же успокоительно и поэтично, как расписание поездов для жителя Замятинской антиутопии. И даже когда адвокат осиротевших посреди тончайше взвешенной, эмоциональной выверенной речи вдруг оступился в патетику и голос его предательски зазвенел и чересчур возвысился, дирижерский жест председательницы Дорит Бейниш - "потише" - выглядел как нельзя более уместным. И еще один жест железной руководительницы Верховного суда врезался в память: на четвертом часу прений она вдруг склонила голову долу и подперла ее рукой. Со стороны это выглядело как будто судья схватилась за голову. Мгновение - и судья поправилась, удивительное самообладание вернулось к ней, она снова осталенела, но в то мгновение промелькнуло, насколько тяжело ощущает она взваленный на нее груз горя, ожиданий и позора.

ИСКРЕННИЕ - не просто умелые, талантливые речи подготовили и отчасти на лету сымпровизировали поверенные истцов. Четкое, аргументированное, хотя бы и страстное изложение адвокатов выглядело особенно выгодно на фоне предшествовавшего ему разливанного моря разнообразнейших бесед, интервью, обсуждений, репортажей, вылившегося на народ с экранов, радиоприемников и прочих рупоров прессы. И следа не было этой журналистской пошлости, достигшей апогея в самодовольном смаковании напева "один наш стоит тысячу их". Такая дешевка не дождалась очереди в суд.

НЕРАВЕНСТВО сторон было настолько вопиющим, что вспомнился другой процесс, более чем вековой давности - дело Засулич. И там общество волновалось, и там был блестящий адвокат и бездарный прокурор, и там было принято решение, далеко не идеальное с точки зрения права. И там оно было воспринято обществом на ура. И там все это имело тяжелые, кровавые последствия. И здесь, как и в давнем процессе, было очевидно, что председатель суда совсем не в восторге от того решения, которое ему приходится вынести. Предсказуемость решения была настолько очевидна, что о ней едва ли не открыто говорили адвокаты потерпевших. Дошло до того, что председательница суда наводящими замечаниями, вопросами помогала представительнице прокуратуры, защищавшей государство, хоть сколько-то приемлемо оформить свои жиденькие мысли. Именно тогда, слушая хиленькую речь прокурорши, Бейниш и схватилась за голову. И было от чего. Государству и суду были заданы весьма серьезные вопросы. Например, такие: если Шабак так уверен, что сможет предотвратить деятельность освобождаемых террористов, зачем было их ловить, подвергая при этом опасности жизни наших солдат? Зачем было судить этих преступников, если сейчас они выходят на свободу?

К КОНЦУ четвертого часа заседания не осталось уже никаких сомнений - если они у кого и были - в том, какое решение будет принято. Как говорил известный А.И. Буддо, "вы не только арестованы, но и осуждены. Не будьте же ишаком..." Вняв мудрому наставлению героя "Факультета ненужных вещей", я покинул этот театр абсурда до того, как опустился занавес, тем более что долг настоятельно призывал меня встать на стражу общественной безопасности в другом месте. И там, в этом самом месте, произошла еще одна непредсказуемая встреча, достойно увенчавшая этот безумный день.

НИКОГДА я не страдал особым уважением к бывшему премьеру Ольмерту. Этот бездарный политикан с физиономией ящика "Для вкладов", умудрившийся за свое недолгое калифство провалить две многообещающие по началу войны, всегда вызывал у меня стойкую антипатию. Правда, один раз мне было приятно на него смотреть. Дело было в Иерусалимском окружном суде, где господина Ольмерта допрашивали по его же коррупционному делу. Мне как судебному переводчику не раз доводилось наблюдать, как размазывает человека перекрестный допрос. Ольмерт же и после восьмичасового стояния на свидетельском месте возвышался как бастион - неутомимый, полный чувства собственного достоинства.

В ТОТ ВЕЧЕР, когда Верховный суд выносил свой изумительно отрафинированный вердикт по делу Шалита, бывший премьер-министр Израиля почтил своим вниманием нашумевший фильм "Пина". Мы встретились перед началом просмотра. И ей-Богу, мне захотелось пожать Ольмерту руку за то, что у него хватило твердости не согласиться на то, что от него в один голос требовали "Хамас", родители Шалита и подавляющая часть нашей "просвещенной" прессы, бесцеремонно присвоившей себе право говорить от имени всего общества.

1. По сделке Шалита президент аннулировал как минимум 1000 пожизненных заключений. Тем самым лауреат Нобелевской премии мира Шимон Перес сэкономил террористической братве труд родить, выкормить, должным образом воспитать и обучить изрядное число работников ножа, топора, автомата и прочих инструментов для выбивания духа из избранного народа и иже с ним граждан общим числом 7,5 млн человек.

2. По этой сделке вышли на свободу индивидуумы, уже в третий раз прошедшие круговорот террористической материи в израильской природе: задержание спецслужбами - суд - срок - освобождение по обмену. Спрашивается: не проще ли было их вообще не ловить? Тем более что при охоте на такое зверье наши солдаты не только подвергались более или менее серьезной опасности, но были и погибшие. Что скажут их родителям наши доброхоты?

3. Сделки по обмену преподают палестинскому и в целом арабскому обществу один несомненный урок: убивать граждан Израиля можно "по дешевке", что бы там не говорили о том, что "один наш стоит тысячу их". Нет, не стоит, "цена" его ниже, чем где бы то ни было в мире: при солидно поставленном деле по захвату израильских солдат за каждого убитого ребенка, женщину, старика или просто мужчину можно отделаться считанными годами заключения, во время которого, как говорят те же СМИ, есть вполне реальная возможность получить высшее образование.

4. В нашем неустойчивом мире с его постоянно обесценивающимися активами есть одна несомненная ценность - это израильский солдат, цена на которого постоянно растет. К сведению родителей и призывников, для укрепления мотивации которых, говорят, надо было заключить эту сделку. А, как говорили испанцы времен Гойи, "где кость пожирней, там свора кобелей".

6. Право жертв преступлений обжаловать в суде решение об освобождении террористов фактически аннулировано: вместо предусмотренных законом 14 дней у семей погибших в терактах было от силы 48 часов. При этом государство не только не потрудилось известить семьи, но даже ответ на исковые заявления подало с такой задержкой, что заседание Верховного суда началось с 40-минутным опозданием. Адвокаты пострадавших, таким образом, были лишены возможности обстоятельно ознакомиться с позицией ответчика и подготовить свои возражения.

7. "Редкая возможность, ограниченная во времени" - волшебная формула государства. Как на распродаже: "Спешите! Сейчас или никогда! Два по цене одного!" Магические заклинания зазывал работают безотказно: что нам до того, что пострадавшие имеют полное право подать иск против освобождаемого, а суд обязан отсрочить его выезд за границу - "скорее, скорее, пока не кончилось!".

8. Спецслужбы, за пять с лишним лет не сумевшие обнаружить место, где боевики прятали нашего пленного, сейчас уверяют нас в своей дееспособности. В том, что они в состоянии держать в руках сотни отморозков и не дать им действовать против нас. И они, эти спецслужбы, наверное, полагают, что нет бессмыслицы, которую "пипл" бы не "схавал". Но мне почему-то хочется верить в обратное.

ЕСТЬ моменты, когда чувствуешь свою "неабсорбированность". "Недо-" участие, "недо-" слитие в радостном экстазе: "Вот он! Вернулся, родной!" Вся страна, по утверждениям прессы, прилипла к экранам, восторженно наблюдая за оживлением образа, сошедшего с бесчисленных плакатов "Гильад все еще жив!" и превратившегося в живого человека. А я и еще два-три десятка судебных переводчиков пребывали на лекциях в невыносимо соцреалистическом по дизайну здании тель-авивского окружного суда. И почему-то ни один из нас, несчастных, не поддержал восторга преподавательницы, прочитавшей в Интернете, что "Он уже здесь!" Не знаю, о чем говорили (и говорили ли на эту тему вообще) переводчики с арабского и амгарского, но русскоязычные отнеслись к этому известию с прохладцей.

"БУДЕТ людям счастье!" Искренне хотелось верить в это вечером, просматривая запись новостей. Искусно срежиссированное и искренне поданное ощущение праздника властно захватило и меня, и наконец-то подумалось: "Слава Богу!" На минуту даже подумалось, что такое счастье окажется сильнее и сможет предотвратить математически неизбежно идущее вслед за ним горе.

- Семья израильских арабов устроила демонстрацию у тюрьмы Х. Суть претензии: почему освободили тех, а наши остались сидеть? - К вопросу об уроке арабам. - В ходе демонстрации родственники призывали к захвату израильских солдат - К вопросу о повышении курса этого своеобразного "актива". - Суд не принял во внимание показания полицейских о призывах арабов-граждан Израиля захватывать защищающих их же израильских солдат. - К вопросу о суде в условиях большой распродажи.

- Толстая тетя, служившая руководительницей пиар-кампании в пользу освобождения Шалита по цене 1000 хамасовцев радостно прыгает на батуте под объективами телекамер. "Дело сделано". Ничего не попишешь - дело действительно сделано. И то, как оно сделано, конечно же, войдет во все мало-мальски стоящие учебники PR-технологий. Пока же нам не обсосали все детали, заметим в самом общем виде: движущей силой этой кампании было нетерпение сердца в сочетании с инфантилизмом.

И в самом деле: как мог ведущий на телевидении или радио отказать несчастному отцу/матери в пустячной просьбе - многозначительно сказать в конце программы со скорбным видом и мрачным голосом: "Гильад в плену уже ... дней и ночей". Нет, это не действенное сострадание: взять в руки оружие и отправиться в Газу освобождать пленного. Или, на худой конец, требовать от правительства посылки туда войск. Это просто желание избавиться от этой сердечной докуки, сказав, что требуется, да еще пощекотав свое тщеславие приятным сознанием выполненного гражданского долга и некоторой оппозиционности. Справедливо заметил Стефан Цвейг в том же романе "Нетерпение сердца": зло, в основном, от слабости. И, добавим, от потери ощущения реальности.

Спору нет: государство обязано сделать все возможное, чтобы вытащить своего солдата из плена. Но это же государство обязано соблюдать закон и держать убийц там, где им место, и ровно столько, сколько определено судом. Тем самым оно выполняет еще одну свою обязанность: защищать своих граждан, каждый из которых уж никак не меньше человек, чем члены достойной семьи Шалит.

	д-р Алексей Крахмальников	Вторник, 07.05.2024, 02:12
		Приветствую Вас Гость \| RSS